В июле 2025 года партия КПРФ объявила исторический доклад Никиты Хрущева о культе личности Сталина «ошибочным и политически предвзятым». В документе, который партия приняла на своем съезде говорится, что после смерти Иосифа Сталина его преемник Хрущев якобы несправедливо обвинил его в репрессиях, исказив факты. По мнению участников съезда КПРФ, такие обвинения «ослабили Советский Союз и нанесли вред международному коммунистическому движению». Российские коммунисты предлагают вернуть Волгограду его прежнее название — Сталинград, а также использовать в своей идеологической работе сталинские идеи. По просьбе «Медузы» историк Алексей Уваров рассказывает о процессах десталинизации в СССР и постсоветской России — и как менялось отношение властей к сталинским репрессиям и Большому Террору.

Хрущев осудил преступления сталинизма из-за политической необходимости, но не предвидел глубины раскола в обществеК середине 1950-х годов советские власти начали постепенно освобождать сотни тысяч людей из лагерей и ссылок, упразднять ГУЛАГ и пересматривать дела репрессированных. Освобожденные рассказывали близким о пытках и расстрелах, а полные беспокойства письма их родственников заполнили столы руководства страны. Тогдашний первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев понимал, что если партия первой не признает масштабы террора, это сделает кто-нибудь другой — и вся вина ляжет на нынешних лидеров Советского Союза.
На XX съезде КПСС в феврале 1956 года Хрущев неожиданно для делегатов назначил дополнительное закрытое заседание, на котором без иностранцев и прессы выступил с «секретным докладом» о культе личности Сталина. Опираясь на данные специальной комиссии, Хрущев обвинил бывшего главу страны в массовых расстрелах в 1937-1938 годах, пытках — и подмене партийного руководства личной диктатурой. Речь была эмоциональной, местами неточной, но впервые на таком высоком уровне увязала террор с именем Сталина.
Эффект от выступления Хрущева оказался ошеломляющим. Текст речи подпольно распространили среди миллионов коммунистов и комсомольцев: по всей стране люди зачитывали его вслух, плакали, спорили, а кое-где — как в Грузии в марте 1956-го — митинговали против «посягательства» на память Сталина. За рубежом публикация речи ударила по авторитету мировой компартии: союзники в Восточной Европе запаниковали, Мао Цзэдун и другие лидеры затаили на Хрущева обиду, а советская пропагандистская машина не успевала объяснять, как такие масштабные репрессии могли случиться в «первой стране социализма».
Хрущев рассчитывал, что разоблачение Сталина возродит «подлинный ленинизм» — и укрепит веру в социализм без террора. Но, выпустив дух сомнений, он ослабил идеологическое единство СССР, спровоцировал волну критики самого режима и расколол международное коммунистическое движение — это были последствия, которые партия уже не сумела обратить вспять.
Через пять лет после «секретного доклада» Хрущев решил нанести еще один удар по сталинскому наследию — и своим старым соперникам. На XXII съезде КПСС в октябре 1961 года он снова обвинил Сталина в репрессиях. А также возложил ответственность за террор на своих бывших товарищей — Вячеслава Молотова
, Лазаря Кагановича
и Георгия Маленкова
.Чтобы подчеркнуть разрыв с прошлой эпохой, делегаты постановили вынести тело Сталина из мавзолея. Пока съезд еще продолжался, его гроб опустили в могилу у Кремлевской стены, залив бетоном, а фамилию «Сталин» сняли с фронтона мавзолея.
Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев на открытии XXII съезда партии в октябре 1961 года
Paul Popper / Popperfoto / Getty Images
Тогда же началась масштабная кампания по переименованию и сносу памятников по всему СССР. Сталинград превратился в Волгоград, Сталинабад — в Душанбе, Сталино — в Донецк, а гранитные и бронзовые статуи «вождя» повсеместно рубили, взрывали или увозили.
«Вторая десталинизация» проходила уже в иной обстановке. СССР ссорился с Китаем, внутри страны росло недовольство продовольственными перебоями
и сокращениями в армии
, а личный авторитет Хрущева падал. Радикальные речи Первого секретаря партии поддерживало «либеральное» меньшинство, которое рассчитывало «вернуться к Ленину». В партийном и комсомольском аппарате по-прежнему доминировали люди, которые считали Сталина символом сильного государства. Молодые карьерные чиновники, вроде главы КГБ Александра Шелепина, открыто восхищались жесткими методами Сталина — и усиливали контроль над интеллигенцией и молодежью.
В отличие от шока 1956 года, новая волна десталинизации не привела к бурным общественным волнениям. Она скорее подчеркнула раскол между сторонниками дальнейших реформ и убежденными «сталинистами». Итогом стала хрупкая пауза: культ личности официально подвергли осуждению, памятники Сталину исчезли, однако в сознании миллионов советских людей сохранялся образ «вождя-победителя», а борьба за «историческую правду» лишь обострилась.
После смещения Хрущева с поста Первого секретаря ЦК КПСС в 1964-м новое руководство страны во главе с Леонидом Брежневым осторожно свернуло дискуссию о сталинизме. Формально осуждение культа личности никто не отменял, но излишне критичные тексты перестали пропускать цензоры. Уже к концу 1960-х романам о репрессиях 1930-х — от «Ракового корпуса» Солженицына до «Детей Арбата» Рыбакова — путь в советскую печать был закрыт.
Такой поворот в исторической политике не возродил официальный культ личности Сталину, а скорее прервал осмысление советским обществом террора 1930-х. Власть если и говорила об ошибках и человеческих жертвах сталинизма, то шепотом. Зато довольно громко вспоминала об индустриализации и победе во Второй мировой войне. На этом фоне тема ГУЛАГа и репрессий переместилась в подполье. Запрещенные рукописи и магнитофонные записи расходились в самиздате, печатались на Западе и нелегально возвращались в СССР. К середине 1970-х «вторая культура» — от «Архипелага ГУЛАГа» Солженицына до песен Высоцкого — стала главным хранителем памяти о репрессиях.
В этот период государство продолжало преследовать людей по политическим мотивам — хоть речь шла не о миллионах, а сотнях людей. Процесс над писателями Синявским и Даниэлем
, аресты диссидентов, карательная психиатрия для инакомыслящих напоминали, что партия продолжает проводить границы дозволенного. При Юрии Андропове (1982–1984) и вовсе прозвучали нотки ресталинизации: государство стало проводить кампании против «тунеядцев»
, из учебников исчезли упоминания о репрессиях. При Константине Черненко (1984-1985) уже обсуждались планы вернуть Волгограду название Сталинград. Такие попытки опереться на «сильную руку» в виде образа Сталина показали слабость поздней номенклатуры — и ее неготовность создавать новые смыслы и символы.

«Белое пальто». Первая биография Новодворской
Meduza
Дезориентированное эпохой гласности и перестройки государство ответило на запрос общества — и занялось реабилитацией жертв репрессийВо время перестройки тема сталинский репрессий вырвалась из диссидентских кругов на первые полосы газет. Литература, которая 20 лет распространялась в самиздате, теперь массово публиковалась в журналах. В 1987–1989 годах одно за другим выходят ранее запрещенные произведения: «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына, «Колымские рассказы» Варлама Шаламова, «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, «Реквием» Анны Ахматовой и другие.
Уже в 1988 году журнал «Огонек» собрал сотни писем с требованием создать мемориал репрессированным. В октябре 1990-го на Лубянской площади установили первый общероссийский знак памяти жертв репрессий — валун с Соловков
. Организаторы акции создали общество «Мемориал», которое занялось сохранением памяти о репрессированных.
Церемония открытия Соловецкого камня в Москве, октябрь 1990-го
Wojtek Laski / Getty Images
Государство, ослабленное стремительной гласностью, пошло за обществом. В ноябре 1989 года Верховный Совет СССР признал депортации народов
незаконными. К 1990-му реабилитировали более 800 тысяч человек. После распада Советского Союза в России приняли законы законы «О реабилитации репрессированных народов» и «О реабилитации жертв политических репрессий». В преамбуле последнего авторы закона прямо осудили «многолетний террор и массовые преследования», а также обязалась восстановить гражданские права жертв репрессий с 7 ноября 1917 года по 1991 год. Эти законы остаются в силе и по сей день.
Власти постсоветской России многие годы дистанцировались от Сталина и репрессий, чтобы избежать болезненных общественных дискуссийВ первые постсоветские годы российские власти четко и последовательно осуждали сталинский террор. Во второй половине 1990-х в Магадане открыли монумент «Маска скорби» и мемориальные комплексы в Бутово, Левашово, Медном, Сандармохе.
Президент РФ Борис Ельцин использовал тему сталинских репрессий, чтобы придать постсоветским властям больше легитимности. В послании парламенту в 1996-м он назвал коммунистический эксперимент «историческим тупиком», а массовые репрессии — «родовыми признаками тоталитарного режима». Тогда же Ельцин переименовал 7 октября в День согласия и примирения.
С приходом к власти Владимира Путина государственная риторика изменилась. Имперский герб, триколор и восстановленный советский гимн символизировали желание Кремля связать между собой все эпохи, не вдаваясь в болезненные споры о вине и ответственности.
В нулевые Путин старался дистанцироваться от репрессий: в октябре 2007-го он лично посетил расстрельный полигон Бутово и подчеркнул, что «такие трагедии не должны повториться». Попытки позитивной оценки сталинской эпохи (скажем, в учебниках истории Данилова-Филиппова
или в работе Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России
) так и не стали официальной политикой государства. Столкнувшись с критикой со стороны научного сообщества и гражданского общества, Кремль быстро свернул их.
Чуть резче на посту президента выступал Дмитрий Медведев. В обращении в октябре 2009-го он заявил, что «репрессии не могут быть оправданы никакими целями государства», а прошлое «не должно перечеркивать ценность человеческой жизни». По его инициативе в том же году «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына включили в школьную программу, а СПЧ представил первый вариант федеральной программы увековечения памяти. Однако системных шагов за этим так и не последовало. С возвращением к власти Путина уже существующие меры начали постепенно свертывать.
Впрочем, в августе 2015 года, уже будучи премьер-министром России, Медведев подписал «Концепцию государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий». Документ перечислял музеи, архивы и учебные программы, но не сопровождался целевым бюджетом — и во многом остался лишь декларацией. Самой заметной мерой этого этапа в государственной политике памяти стало строительство монумента «Стена скорби» в Москве. В 2017 году его открыли Владимир Путин и патриарх Кирилл.
Сталин вернулся в историческую политику вместе с аннексией КрымаВозвращение Сталина в государственную политику памяти во многом связано с аннексией Крыма. В феврале 2015 года российские власти открыли на полуострове памятник «Большой тройке» (Сталину, Рузвельту, Черчиллю) в честь Ялтинской конференции 1945 года. Примечательно, что сам памятник изготовили еще в 2005 году, но в конечном счете украинские власти отказались устанавливать его — из-за роли Сталина в Голодоморе и депортациях крымских татар. Открытый после аннексии памятник стал крупнейшим новым памятником, построенным после распада СССР.
С 2015 года установка памятников Сталина стала приобретать массовый характер — преимущественно в форме бюстов, реже — в полный рост. Их открывали по всей стране (от Северной Осетии, Якутии, Башкирии до областей центральной России — Владимирской, Тамбовской, Тверской, Липецкой и Ярославской) и чаще всего приурочивали к 9 мая. Инициаторами выступали местные отделения КПРФ, ветеранские организации или отдельные жители.
В декабре 2017 года, на фоне столетнего юбилея основания ВЧК, директор ФСБ Александр Бортников дал сдержанную, но довольно оправдательную оценку сталинским репрессиям. Он подчеркнул, что действия органов госбезопасности тех лет следует рассматривать «в контексте исторических обстоятельств». То есть в условиях внешней угрозы, мобилизации и внутренней нестабильности. Бортников отметил, что, несмотря на многочисленные случаи фабрикации дел и «перегибы», по многим делам якобы действительно имелась доказательная база, а некоторые фигуранты были причастны к подрывной деятельности. В том же году Владимир Путин в интервью Оливеру Стоуну заявил, что «излишняя демонизация Сталина — это один из путей атаки на Россию», а сам советский вождь был «сложной фигурой».
Ресталинизация в России долгое время сдерживалась деятельностью гражданских инициатив — «Мемориалом» и проектом «Последний адрес», которые сохраняли память о жертвах репрессий и формировали критическое отношение к советскому прошлому. Однако уже в середине 2010-х годов государство начало системно давить на эти инициативы. В 2014 году правозащитный центр «Мемориал» признали иностранным агентом, а в 2016-м — Международный Мемориал. В декабре 2021 года обе организации были ликвидированы решением российских судов.
Впрочем, хотя в публичной сфере все чаще слышна легитимизация фигуры Сталина, установка памятников ему продолжает наталкиваться на сопротивление в отдельных регионах. Например, в феврале 2025 года мэр Калининграда Елена Дятлова отказала местному отделению КПРФ в установке памятника Сталину, мотивировав решение отсутствием общественного консенсуса вокруг его фигуры. Похожая ситуация произошла в Вологде летом 2025-го, где — после открытия памятника при поддержке губернатора Георгия Филимонова — суд признал контракт на его установку незаконным, а прокуратура потребовала демонтажа.
Резолюция XIX съезда КПРФ о реабилитации Сталина во многом отражает тренд на «ползучую ресталинизацию» российской исторической политики, но пока такое решение остается скорее маргинальным шагом. Исполнительная власть, включая президента, не выступала с официальными заявлениями, в которых бы осудила решение XX съезда КПСС или назвала критику культа личности Сталина ошибочной.
Однако не стоит забывать, что КПРФ — это не просто одна из политических партий, а правопреемница
коммунистической партии СССР. Ее риторика и символические жесты продолжают влиять на восприятие истории в обществе. Даже если решение КПРФ осудить десталинизацию пока мало влияет на государственную политику, оно свидетельствует об одном: глубоком сдвиге в коллективной памяти о советских репрессиях.