2 июля исполняется 100 лет со дня рождения Патриса Лумумбы. Первый премьер-министр независимого Конго стал иконой деколонизации. Не благодаря его достижениям: он прожил слишком мало и почти ничего не успел. Он — мученик: героем стал не столько благодаря тому, что делал при жизни, сколько из-за обстоятельств своей гибели. Этот статус часто затмевает реального человека и политического деятеля.

Патрис Лумумба прожил всего 35 лет. Из них всего пять пришлось на его политическую карьеру. Все теоретическое наследие Лумумбы уместилось в книжке объемом в 400 страниц, из которых 50 — предисловие Жан-Поля Сартра.
Лумумба не был «отцом нации»: не он сформулировал идею независимости Конго
, не он основал движение за независимость, не он — или, по крайней мере, не только он — привел его к победе. Формально Лумумба стал первым премьер-министром Конго, но фактически поруководить страной он не успел. Ему не хватило авторитета и политического искусства, чтобы предотвратить гражданскую войну, а также сил, чтобы в ней победить. В конечном счете, он сам стал ее жертвой.
Главным политическим свершением Лумумбы стала его короткая речь на церемонии провозглашения независимости Конго во Дворце нации в Леопольдвилле (ныне Киншаса) 30 июня 1960 года.
Чтобы понять, что такого особенного было в этой речи, нужен контекст. 1960-й был «годом Африки». Это определение придумали западные политики, журналисты и ученые, ожидавшие деколонизации континента и появления на нем множества новых независимых государств. Полтора десятилетия, прошедшие после Второй мировой войны, были эпохой распада колониальных империй: уже получили независимость Индонезия, Филиппины, Камбоджа, Лаос, Индия, Пакистан, Бирма (Мьянма), Ливия. Настала очередь Африки.
Британский премьер Гарольд Макмиллан провел весь январь 1960-го в турне по африканским колониям — и 3 февраля в речи в парламенте Южной Африки провозгласил: «Ветер перемен веет над континентом. Нравится нам это или нет, рост национального самосознания [в африканских странах] — политический факт».
В течение 1960-го независимость получили 17 африканских стран, включая две крупнейшие: Нигерию (от Великобритании) и Конго—Леопольдвилль
(от Бельгии). Для европейских держав было принципиально важно, что деколонизация происходила не на фоне восстаний, а в результате политических договоренностей между метрополией и колониями. В каком-то смысле такой жест продолжением их колониальной политики на континенте. Западные страны видели себя «цивилизаторами», благодаря которым «отсталые» африканские народы получили получили политическую и экономическую организацию, «повзрослели» и теперь готовы к самостоятельности.
Именно в этом духе была выдержана и церемония провозглашения независимости Конго—Леопольдвилля. На ней выступил король Бельгии Бодуэн. Он расхваливал как гения, принесшего в Конго цивилизацию, своего двоюродного деда Леопольда II. Тот с 1885 по 1908 год владел Конго как одной гигантской частной плантацией по добыче каучука и ввел там жесткую расовую сегрегацию и систему принудительного труда, практически неотличимую от рабства. За невыполнение квот на каучук людей избивали, отрубали руки и даже расстреливали. Зверства в Конго, наряду с трансатлантической работорговлей и рабством в США, уже в конце XIX века стали называть преступлениями против человечности — впоследствии этот термин вошел в международное право.
Рабочие в цепях в Конго, 1905 год
A.F.R. Wollaston / Royal Geographical Society / Getty Images
Рабочие и надзиратели на медной шахте в Бельгийском Конго, около 1930 года
Paul Popper / Popperfoto / Getty Images

Король Бельгии Бодуэн и президент Конго Жозеф Касавубу в канун провозглашения независимости Конго
Keystone-France / Gamma-Keystone / Getty Images



После Бодуэна говорил президент Конго Жозеф Касавубу, который в предшествующие десять лет был одним из лидеров движения за независимость. Он поблагодарил Бодуэна и выразил надежду на будущие добрые отношения между Конго и Бельгией. Касавубу, конечно, понимал, что и речь короля, и его собственная речь, и вся эта церемония — сплошное лицемерие. Но он был прагматиком и не собирался ссориться с бывшей метрополией, которая все еще многим могла помочь его стране и ему лично: инвестициями, технологиями, политической поддержкой.
А потом слово взял Лумумба. Его речь была предельно далека от лицемерия. Он отверг благостную картину «цивилизаторской миссии». «Мы познали рабский труд, — говорил он. — С утра до ночи мы терпели насмешки, оскорбления, удары, потому что мы были „неграми“. Кто забудет, что черному говорили „ты“ не как другу, а потому что вежливое „вы“ было предназначено только для белых? Мы помним, что в городах были великолепные дома для белых и развалившиеся хижины для черных, что черного не пускали в кинотеатры, рестораны и магазины, которые именовались „европейскими“. Кто может, наконец, забыть казни и расстрелы наших братьев или карцеры, куда безжалостно бросали тех, кто больше не хотел подчиняться режиму бесправия, угнетения и эксплуатации?»
Уход бельгийцев не был мирным, настаивал Лумумба. Это был результат долгой и кровопролитной борьбы конголезцев за свободу.

Discours intégral de Patrice Lumumba
AfricaMuseum
Возможно, эту речь тоже можно назвать прагматичной, но в другом смысле. Лумумба и Касавубу считались политическими соперниками. Партия Лумумбы была крупнейшей в парламенте страны, а партия Касавубу довольствовалась ролью младшего партнера в правящей коалиции. Но лично Касавубу пользовался куда бóльшим авторитетом, чем Лумумба: он был на десять лет старше и на столько же опытнее в политике.
Кроме того, партия Касавубу была этнической: она отстаивала в первую очередь интересы народа конго. В стране не было — и нет до сих пор — доминирующей этнической группы, ни одна не составляет больше 8% населения. Касавубу отстаивал принцип федерализма. Он рассуждал, что Конго в нынешнем виде — искусственная страна, созданная колонизаторами. Оно естественным образом делится на племена и народы, объединенные языком, культурой, происхождением и образом жизни. Страна может сохранить целостность лишь как союз этих естественных общин.
Лумумба же отвергал этнический национализм в пользу гражданского национализма и панафриканизма. Да, Конго — искусственная страна, созданная колонизаторами. Но она уже создана. После столетий европейского колониализма прежние этнические различия утратили смысл, считал он. Теперь в Конго и повсюду в Африке «мы» — это не те, кто принадлежит к одному народу или племени; «мы» — это те, кого веками порабощали, притесняли и унижали, отличая по оттенку кожи. Если идентичность — это различение «свой—чужой», то темнокожие африканцы все друг другу свои.
Исходя из этого, Лумумба принципиально отказывался опираться на народ тетела, к которому принадлежал сам, или на любую другую этническую группу — только на конголезцев как политическую нацию. И поэтому он был принципиальным противником федерализации Конго.
В 1960-м это обеспечило Лумумбе широкую поддержку. И его речь на церемонии провозглашения независимости была адресована не бельгийцам, а в первую очередь конголезцам. Она стала воззванием к их общей идентичности, которая возникла в противопоставлении колонизаторам — и поглотила прежние идентичности.
Арест Патриса Лумумбы 1 декабря 1960 года
Universal History Archive / Universal Images Group / Getty Images
Вторым ключевым элементом политической платформы Лумумбы была ориентация на советскую модель экономического развития. Что касается внешней политики, Лумумба декларировал принцип неприсоединения — то есть не хотел, чтобы Конго занимало ту или другую сторону в противостоянии западного и советского блоков. Во внутренней же экономической политике Лумумба склонялся к социализму. В Конго почти не было того, что в советской терминологии называлось национальной буржуазией. Инвестировать в индустриализацию было некому, кроме государства. Плюс к тому в СССР рубеж 1950-х — 1960-х — период бурного экономического роста. Тогда даже многие западные экономисты подозревали, что план эффективнее рынка.
Панафриканизм, неприсоединение, социализм, антизападничество — стандартный идеологический «пакет» для тех стран, которые как раз тогда стали называть «третьим миром» (вместо панафриканизма можно по ситуации подставить панарабизм). Личный вклад Лумумбы в мировое антиколониальное движение вовсе состоял не в том, что он сформулировал эту доктрину или добился каких-то особенных успехов в ее претворении в жизнь.
Собственно, успехов он не добился никаких. Почти сразу после провозглашения независимости разразился Конголезский кризис — собственно говоря, гражданская война. Формально Лумумба пробыл премьером чуть больше двух месяцев: в сентябре 1960-го его отстранили от власти, а в январе 1961-го убили.
Вопреки легендам, которые стали распространяться почти сразу после гибели Лумумбы, его убили не по приказу из Бельгии или из США. И там, и там, конечно, желали устранения Лумумбы: его считали, во-первых, недоговороспособным, а во-вторых, подверженным советскому влиянию. Американский президент Дуайт Эйзенхауэр говорил за закрытыми дверями, что хотел бы, чтобы Лумумба «упал в реку с крокодилами».
Но Лумумбу убили не агенты западных спецслужб, а его противники в гражданской войне. Бельгийские военные, оставшиеся в Конго, им помогали — но инициатива исходила не от них, и правительство Бельгии было виновно в убийстве разве что по ассоциации. Уже в 2000-е Бельгия признала свою «моральную ответственность» за соучастие в убийстве Лумумбы.
Личный вклад Лумумбы в дело деколонизации — это страсть, бескомпромиссность и запальчивость, которые он продемонстрировал в своей речи на церемонии провозглашения независимости. Умеренные прагматики чаще добиваются практических успехов — радикальные идеалисты чаще становятся иконами. Лумумба стал мучеником деколонизации, его убийцей — минуя крайне запутанную ситуацию Конголезского кризиса — империализм. При этом в своем родном Конго Лумумба даже после смерти так и не стал объединяющей фигурой.
В 1960-м — в «год Африки» — в Москве открылся Университет дружбы народов. Тогда в международной политике еще не было понятия «мягкая сила», но смысл был именно в этом. СССР брался воспитывать новую элиту новых государств: политиков, ученых, врачей, инженеров — в ожидании, что они, вернувшись на родину, будут превращать свои страны в социалистические и, тем самым, в союзников СССР.
Уже в 1961-м университету присвоили имя Патриса Лумумбы. Вот горькая ирония: учреждение, задуманное фактически как инструмент неоколониализма, названо в честь иконы деколонизации.