«Это своеобразный рог изобилия». На мусорном полигоне под Петербургом уже десятки лет существуют коммуны. Их жители зарабатывают на отходах. Репортаж «Бумаги»
1:23 am
, Today
0
0
0
В лесах у крупных свалок под Петербургом располагается несколько коммун, чьи жители прячут свои дома, сделанные из найденных на свалках материалов, от посторонних. На мусорных полигонах они ищут вторсырье — и этим зарабатывают на жизнь. Туда же, на свалки, приходят работать и другие петербуржцы. Корреспонденты издания «Бумага» поговорили с жителями коммуны, появившейся вокруг одного из таких полигонов, о том, как устроен быт жителя свалки и почему спустя десятилетия они продолжают там работать.
— Мне с другими людьми здесь язык не найти. Мне нужно свободы, свободы. Я всю жизнь на свободе жил, а сейчас… — жалуется 72-летний Василий. Он живет в приюте «Ночлежки»
уже несколько месяцев.
Жилистый, невысокий мужчина с немного взъерошенными седыми волосами и бородкой бездомным себя не считает и к своим соседям по комнате относится критически, называя их «бездельниками». В благотворительную организацию он обратился в 2022 году, чтобы ему оформили документы — паспорт (он не менял его со времен СССР) и инвалидность. Прежде чем переехать в приют, он два года думал — не хотел бросать свое хозяйство и двух кошек.
Больше 30 лет Василий жил в самодельном домике на крупном мусорном полигоне под Петербургом — там уже десятки лет существуют коммуны из людей, которые зарабатывают на отходах (мы не указываем название свалки по просьбе ее жителей).
Поселение в лесу возле мусорного полигона под Петербургом
«Бумага»
«Полигонная» кличка Василия — Беспалый. Пальцев на руках у него нет с 2000-х.
— Отморозил по молодости и по глупости. Зима была, февраль морозный. Начальник свалки мне скорую вызвал, пальцы перебинтовали, но полиса-то нет. Они [медперсонал] поняли, что с меня ничего не возьмешь, и отправили назад. Я так с перебинтованными пальцами и проходил, пока они не отвалились у меня с хрустом, как сухарики. Укол мне сделали, чтобы гангрена дальше не пошла, — и все.
Василий родился в 1953 году в Брянской области — «то ли в тюрьме, то ли в деревне». Малышом попал в детский дом. Отца не знал. Когда мальчику исполнилось пять лет, мать, окончившая только два класса, и дядя, прошедший войну офицер, забрали его из детдома и увезли в Ленинград. В городе мать Василия устроилась на стройку, а сын пошел учиться в школу-интернат № 23 «с туберкулезным уклоном». Склонность к легочным заболеваниям у Василия заподозрили из-за плохих условий жизни: «Мы в детстве с мамой в подвале жили, пока нам не выдали свою квартиру».
С 16 лет Василий работал на обувной фабрике «Скороход». Затем получил два года за драку на Лиговском проспекте, отслужил в строительных войсках, окончил курсы шоферов и занялся грузовыми перевозками. О мусорном полигоне узнал в 1970-е: в то время он на грузовых машинах вывозил бытовые отходы на пригородную свалку и заодно общался с ее сотрудниками.
В 1980-х Василия с матерью выселили из квартиры, когда дом закрыли на ремонт.
— С тех пор все беды и начались, — считает Василий. — Я не понимал, куда меня переселяют. Я спрашивал у мамы: «Почему так?» А она малограмотная, сама ничего не понимает. Мы ходили по инстанциям, подписывали что-то, но ничего не понимали.
Василий в «Ночлежке» — там он живет последние месяцы
«Бумага»
Василию предоставили комнату в коммунальной квартире. Переехав, он женился, но «счастливой жизни не было, постоянно скандалили». Однажды Василий поругался с соседом из-за того, что тот, по его словам, «начал писать в раковину, к жене приставать».
— Я тогда с другом подвыпивший пришел, замечание соседу сделал. И мы вдвоем с другом напали якобы на него. Подрались. Мне около пяти лет дали, — говорит он.
После тюрьмы он вернулся к жене, но та, по его словам, не пустила домой, а в их с женой общей комнате жил незнакомый Василию мужчина. Мать принять его тоже отказалась — она сама жила в другой густонаселенной коммуналке. «Юридически со всем разбираться надо было. А кто будет разбираться? Я? Я не умею. Мне никто не помог: ни опер, ни судья, ни участковый, ни люди, с которыми мы жили».
Василий оставил комнату бывшей жене, а сам получил место железобетонщика-строителя на Сестрорецком оружейном заводе, где его на два года поселили в бытовку. Вскоре распался СССР — завод закрыли. Примерно в то же время умерла мама Василия.
— Я остался один. Помощи было ждать неоткуда, — вздыхает мужчина. — С жильем напряженка, я скитался по подвалам. В стране бардак и спекуляции. Горбачев. Ельцин. Тогда я вспомнил про свалку и решил поехать туда к знакомым-шоферам, трактористам, чтобы поработать. Какое-то время я туда катался из города. В 1992-м я остался на полигоне и построил себе дом. Ну а что, я был как «самозанято́й». В «перестройке» я ничего не понимал. Думал, на полигоне хоть пригожусь.
Полигон, где долгие годы жил Василий, появился под Петербургом стихийно примерно в 1970-е годы. К концу существования Советского Союза свалка разрослась. Туда свозили бытовой и производственный мусор с половины города — тогда же начали приходить первые жители.
— Люди там начали появляться по одному, — вспоминает Василий. — После Афгана [в конце 1980-х и в начале 1990-х годов] народ начал приходить, бывшие военные селились в палатах. Иногда с женщинами и детьми.
За «афганцами» потянулись люди, которые по разным причинам потеряли свое жилье, и те, чьи колхозы и предприятия закрылись. «Приезжали со всей России: кто с Байкала, кто с Амура», — рассказывает Василий. С 2000-х на полигоне обитали молодые ребята из неблагополучных семей, которых приводили по знакомству старожилы. Постепенно в лесах начали образовываться небольшие скопления домиков.
На полигон люди шли в первую очередь за заработком. В 2010-е, например, на свалку привозили по 900 мусоровозов в сутки, объясняет основатель «Переработкинской» Александр Широбоков, который работал на этой свалке. Среди отходов можно было найти черные и цветные металлы — их чаще всего собирали живущие в округе люди.
Народ, по словам Василия Беспалого, собирался в артели — группки из нескольких человек. Когда на свалку приезжали мусоровозы, у членов артели было время до подъезда трактора, который выравнивал новую кучу отходов. В этот небольшой промежуток люди пытались выхватить из кучи вторсырье: от картона, банок, бутылок до сантехники, металлолома и проводов, которые потом обжигали для извлечения меди. Главный в этой группке — бригадир — относил находки в пункты сдачи, а затем делил между всеми заработанные деньги.
— Это все, конечно, небезопасно. Еще до того, как я туда устроился, людям так дробили гусеницами трактора руки и ноги, — отмечает Широбоков.
Находки жителя мусорного полигона
«Бумага»
Кроме вторсырья, жители свалки собирали вещи, которые можно продать или обменять — например, на Удельном рынке. В кучах отходов находили выброшенный антиквариат, предметы искусства, телефоны с разбитым экраном.
— Все это собиралось, чинилось, продавалось. Жители полигона потрошили карманы сумок, одежды, вспарывали подушки и диваны, потому что люди по забывчивости выбрасывают деньги и драгоценности, — объясняет бывший сотрудник полигона.
Питались жители раньше тоже благодаря свалке, в магазины ходили редко. На полигон из супермаркетов и кафе тоннами свозили продукты, у которых истек срок реализации (он меньше срока годности продуктов, но продавать еду по истечении срока реализации нельзя).
— Приезжали продукты в упаковках, абсолютно нормальные. Люди мешками набирали колбасы, — вспоминает Широбоков. — Я запомнил картину, как КамАЗ привез целый кузов тортов. Один человек поскользнулся, упал и лежал в этой сладкой массе, поедая кусок.
— Водку, коньяк, пиво, колбасы на закуску привозили — все было. Куры ящиками. Не знали, куда девать. У меня еще кошечки и собачки были, я корм им набирал, а вечером выходил гулять с ними гурьбой, — добавляет Василий.
На полигоне можно было найти все. Доски, кафель, ковры, мебель, раковины, трубы — из подручных средств люди строили себе хибары. У рукастых получались полноценные деревенские избы и даже бани, у других — примитивные лачуги, собранные из досок, дверей и линолеума. Последние, правда, быстро отсыревали, и приходилось возводить новые.
Для обогрева жители делали импровизированные буржуйки: брали железные бочки, к которым приделывали трубу. Вместо электричества использовали фонарики и маленький генератор, который заряжали с помощью привезенных из города аккумуляторов.
Пустующая хибара жителя полигона
«Бумага»
— Полигон — это своеобразный рог изобилия. Было такое понятие, как «заказать что-то» [у сотрудников полигона]: запчасти, продукты, вещи. Можно было полгода ждать, но конкретную вещь тебе найдут. Этим пользовались не только жители полигона, но и его работники. Люди приезжали на своих машинах и газелях, набирали, например, брак от магазинов — «Леруа Мерлен» и «Икеи» — и строили себе шикарные дачи, для которых не было куплено ни одного гвоздя. Я знал таких людей, — говорит работавший в 2010-е на свалке Широбоков.
Впрочем, порой в кучах мусора, по словам Василия и Александра, находили оружие и даже части тел — как правило, до этого выброшенные в мусорные баки.
— С этим было связано неприятное правило: если ты что-то увидел, то ты ничего не видел. Я, благо, ничего не находил, но слышал, как тела обнаруживали сотрудники полигона и жители. По их словам, тело просто закапывали мусором, — вспоминает Александр Широбоков.
— И детей в мусоре находили. Когда я сам возил мусор, бывало, берешь бак у больницы — а там новорожденный ребенок. Выкидывали [мертвых] в пищевых пакетах, — подтверждает Василий.
В конце 2010-х работу полигона из-за жалоб горожан на смрадный запах постепенно начали сворачивать. Сейчас «нет и одного процента былого величия»: свалка засыпана и находится на рекультивации, но там продолжают жить и зарабатывать люди.
Пока жители прилегающих к свалке жилых районов жаловались на удушливый запах, пока мусорный полигон окружали чайки и пока в ближайшие реки и болота стекал черный, едкий фильтрат, бездомные люди все больше селились на самом полигоне. Расцвет коммун пришелся на девяностые и нулевые. По периметру огромного полигона появилось две деревни: на западе со старожилами и на юге с новичками. Там проживали десятки людей, вспоминает Василий. Иногда люди сменялись: уходили одни, приходили другие.
Люди у полигона разделились на две категории — «бомжи» («Бумага» использует термин, принятый среди живущих на свалке людей, но напоминает, что это оскорбительная лексика, которая стигматизирует уязвимые группы людей) и «прихожане». Первые, как Василий, живут у свалки постоянно, вторые — приезжают туда как бы в командировку и остаются поработать на определенный срок. У «прихожанина» может быть или свой построенный домик, или договоренность с кем-нибудь о хранении вещей и ночлеге.
С 1980-х в глубине леса жил Олег по кличке Богохульник, которого затем «то ли убили, то ли что-то с ним случилось». Он был, по воспоминаниям Беспалого, трезвенником и строил «шалаши» для девушек и парней, чтобы молодежь зимой не мерзла на улице. Хотя холодно, конечно, было всем, но многие привыкали, считает Василий. Зато летом народ купался в озере неподалеку.
С расширением поселений — еще в 1990-е — начались драки и скандалы, говорит Василий: «Каждый день были пьянки. Молодежь жила сама по себе. Там девчонки и мальчишки, там семьи создавали, детей рожали. Бывало, мертворожденных оставляли в лесу…»
Василий на полигоне
«Бумага»
Во время пьянок люди несколько раз сгорали заживо в своих домиках, вспоминают обитатели полигона. Пожарным машинам в лес было не проехать, да и не всегда замечали возгорания. Из-за «свалочного газа» и метана регулярно горела и сама свалка, распространяя по округе резкий запах и вредные вещества.
Хоронили погибших — из-за несчастных случаев, обморожений, отравлений — там же, на полигоне. В 2010-х, говорит работавший на свалке Александр Широбоков, сотрудник полигона при нем насчитал 34 могилы. Сейчас их не найти. Полигон разрастался, тела оказались погребены под десятиметровыми слоями мусора.
— Для похорон там никто не изготавливал гробы. Тело заворачивали в ковер или линолеум и закапывали. Человек, который после погребения отправлялся в город, ставил свечку в храме. Люди у полигона жили, как правило, воцерковленные. Над могилой ставилась табличка — за год или два она падала, — вспоминает Александр.
Однажды Василию пришлось нести умершую от отравления алкоголем женщину через лес до трассы, чтобы передать тело милиции.
— Девчонка спирту выпила и умерла. Мы сидели втроем: она, ее мужик и я. Мы тогда выпивали часто, — тяжело вздыхая, рассказывает Василий. — Девушке Олег Богохульник хороший дом на свалке построил, со срубом. Там у нее родился ребенок, мальчик. Кто папа — неясно. Все поразбегались. Когда мать умерла, человек, который с нами пил и отцом считался, пропал. Я пошел в милицию, они записали ребенка Михаилом и увезли на скорой в дом малютки. Парень уже взрослый должен быть…
Сам Василий, как он утверждает, давно не пьет: «Иначе бы скончался уже». Меньше пить он стал после того, как на шоссе у свалки его сбила машина, когда он пьяным шел в магазин за добавкой.
— Меня забрали в больницу, в реанимации продержали три дня. Я весь загипсованный был. С тех пор я стал забывать какие-то вещи. Иногда бывали визуальные и слуховые искажения, — говорит Беспалый.
На свалке можно было найти все
«Бумага»
Начальство полигона о разросшемся вокруг поселении знало, с некоторых «прихожан» могло брать деньги за разрешение работать, но в быт обычно не вмешивалось. Тем более формально люди жили в лесу — не на территории полигона. Со временем, к 2010-м, появилось лишь одно условие: новых людей не приводить. «Зачем базар разводить?» — такая была логика.
— Мы близко общались с начальством полигона, чтобы не в обиде быть. Грибочков наберешь, принесешь, чтобы подмазаться. Да и директора менялись как перчатки. Три года — самое большое, сколько держались, — объясняет Василий.
Некоторые жители умирали прямо на полигоне, другие — уходили после нескольких облав силовиков. Работы становилось все меньше, в конце 2010-х на свалку, по словам ее обитателей, свозили мигрантов, которые жили в бытовках и сортировали мусор. Южное поселение разогнали строители — на его месте сейчас проходит трасса. Люди оттуда переехали, но поселились неподалеку — на юго-восточной части полигона.
Сейчас в западной части полигона осталось всего три домика. Они спрятаны в узкой лесополосе между трассой и подножием горки, из которой идет тонкая струя дыма — это продолжает тлеть мусор, погребенный под слоем грунта и песка.
— Это свалка горит. И мы этим дышим, — жалуется работник ближайшей заправки, указывая на горку. Ее вершина уже поросла травой, но если подняться наверх, почувствуешь запах метана из-под земли — так пахнут разложения отходов — и увидишь небольшие белые проплешины среди песка — это оставшиеся скопления производственного мусора: проводов, пластмассы, железа.
Остатки свалки
«Бумага»
Пробраться к поселению старожилов свалки можно только малоизвестными тропами. Вокруг — болото. Единственный проход — мостик через неглубокий ручей, протекающий вдоль трассы. От его запаха чешутся глаза. Приходится задерживать дыхание. Вода — коричневая, медного оттенка. Такой цвет появился то ли из-за текущего со свалки фильтрата (он образуется при гниении мусора), то ли из-за сбросов станции очистных сооружений неподалеку.
На входе в лес валяются спиленные деревья, упаковки из-под снеков, старые фотоаппараты, лопаты, виднеются чьи-то свежие следы. Первый домик на пути — дощатый, с зеркальцем на фасаде. Но там, по словам Василия, постоянно уже никто не живет.
Некоторые домики в поселении пустуют
«Бумага»
Ручей у свалки
«Бумага»
Дальше по тропинке, в нескольких десятках метров, встречается домик с двускатной симметричной крышей и аккуратными окошками. Вся поляна перед ним завалена разнообразным мусором. После стука в окно на порог, отодвигая повешенный в дверной арке черно-красный узорчатый плед, выходит Евгений — худощавый и темноволосый 63-летний мужчина с фонариком на лбу. Местные дали ему кличку Болеро (ходили слухи, что он занимался балетом, но сам Евгений это отрицает — упоминает только хореографию в детстве).
— Здесь [на месте полигона] обещают построить мусороперерабатывающий завод — надо к этому времени все здесь перебрать: пластик, металл, — закуривая папиросу и указывая на мусор перед домом, возмущается Евгений. — Раньше мы все сами стаскивали здесь. А сейчас начальство привезло и сказало: «Давайте это все ликвидируйте». За лето, если повезет, успею.
Евгений, или Болеро, — единственный постоянный сосед Василия Беспалого
«Бумага»
Евгений, или Болеро, — единственный постоянный сосед, который остался у Василия Беспалого. Свой дом Евгений возвел около 15 лет назад, рядом построил баню (сейчас ее уже нет) и сарай.
— Из подручных средств строили?
— А из чего? Из подножных точнее будет, — саркастично отвечает Болеро.
Евгений стоит, по-хозяйски уперев руки в боки. Про полигон он узнал, когда переехал в Петербург и поселился в районе неподалеку. Сам он родом из Свердловской области, где отучился на радиотехнолога. На родине, по его словам, работал экономистом на заводе, который закрыли. На Урале у него осталась дочка — с ней они поддерживают связь.
— Думал, в Петербурге работы побольше будет. Но в итоге я узнал об этом полигоне, о том, что заработать здесь можно. Тогда радиодетали с содержанием драгметаллов были очень дорогими, а здесь их было много. Так как я в этом разбираюсь, я сюда стал пешком ходить. Оказалось, это дело выгодное. Так и работаю здесь с 2002–2003 годов, — рассказывает мужчина.
— И сколько сейчас можно заработать?
— На жизнь хватает, — увиливает от прямого ответа Болеро. — Можно было хорошо заработать на цветмете до последнего месяца. Сейчас Трамп дебоширить начал, цены упали. Курс на цветмет каждый день меняется, потому что зависит от евро и доллара — кто куда отправляет.
Формально полигон на рекультивации больше пяти лет. Фактически, как узнала «Бумага», долгие годы на свалку продолжали свозить мусор, но в меньших масштабах — Евгений разбирает именно его. Себя мужчина называет самозанятым, но при этом говорит, что «нигде не оформлялся и вообще старается не отсвечивать». Паспорта у него нет, последний его документ был еще советским, но давно истек.
— Может, я и останусь без заработка потом, когда завод откроют. Но это потом. Да и что сейчас можно планировать? Каждый день все меняется, так что я лучше тут посижу и поработаю, пока война не кончится. Мне только 63 года, я еще маленький, меня прибрать могут. До 65 на войну берут (с июня 2023 года предельный срок пребывания на службе во время мобилизации для военнослужащих увеличили до 65 лет, для высших офицеров и генералов — до 70 лет, — прим. «Бумаги»). А у меня военно-учетная специальность востребованная, так что мне еще два года сидеть и не отсвечивать. А тут военкомы не ходят, знаете ли.
Вся поляна перед домиком Евгения завалена мусором
«Бумага»
Бросая бычок от папиросы прямо под ноги, мужчина говорит, что он вообще-то из «города бесов», и возмущен тем, что власти ликвидировали фонд бывшего мэра Екатеринбурга Евгения Ройзмана. За земляком и другими оппозиционными политиками и публицистами Болеро следит в соцсетях — в свободное время смотрит ютьюб.
— Я в этой стране давно живу и ничего уже от нее не жду, не надеюсь, — рассуждает он. — И не надо [на войну] ходить, силой же не гонят. Патриотов я не встречал, за деньгами сами идут. Один «прихожанин» тут — Серега, белорус, — все околачивался, здоровый такой. Он говорил: «Вот пойду, пойду. В окопах посижу». Я отвечал: «Иди посиди, да тебя загонят [на передовую] первого». Но его не взяли.
Мужчина вспоминает, как раньше на свалку привозили водку, пиво и колбасы «здоровенными фурами» — «вот лафа-то была!» Сейчас продукты на полигон не возят, и Евгений ходит за едой и водой в магазин: «По 19 литров баклахи ношу на плече».
Домик Василия Беспалого — третий и последний. Он похож на крепость: стоит на острове посреди грязного ручейка (но в этом месте он почему-то не пахнет — то ли уже привыкаешь к запаху, то ли источник воды здесь другой). У входа на Васильев остров — старая коляска. За импровизированным забором — в виде плотной, водонепроницаемой ткани, свисающей с прикрепленных к деревьям проводов, — крыльцо с зеркалом. Сам домик обставлен досками — открыть вход в него и остаться незамеченным не получится. «Это мой новый дом, я не стал его делать очень хорошим», — оправдывается мужчина. За хибарой — резиновая перчатка на штыке (будто опознавательный знак), собранные в кучу и засыпанные листьями кастрюли, ведра, коробки.
— Я собирал металл летом на тележке с колесами, а зимой — на большое пластмассовое корыто. И в горку на свалку. Назад — с горки. Иногда Болеро помогал, — добавляет Беспалый.
Женя Болеро и Вася Беспалый не видели жителей второго поселения больше двух лет. Это скопление домиков тоже спряталось в лесополосе, но на юго-востоке: между стройкой аэропорта и свалкой. По прямой, через полигон, от первого поселения ко второму идти полтора километра, в обход, по трассе и затем по полю, — не меньше трех.
Домики скрыты от посторонних глаз зеленой сеткой, на входе в поселение стоят два офисных стула, разбросаны десятки старых, уже прогнивших ботинок, туфель, балеток, кроссовок. Пять хибарок стоят вплотную друг к другу, их соединяет небольшая дорожка. По сторонам — туалет и устройство за ширмой, похожее на душ. Чуть дальше — покрытая пеплом полянка, здесь обжигают медь. В заборе, отделяющем лес от полигона, есть дырка. Возле домиков гуляют собаки, но они на удивление спокойные — даже не лают из-за появления чужаков. Поодаль сидят несколько кошек.
Второе скопление домиков тоже находится в лесополосе, но на юго-востоке свалки
«Бумага»
На полигоне живут собаки, но при виде чужаков они не лают
«Бумага»
«Бумага»
Сами жители — здесь их четверо — стуки в дверь сперва игнорируют. Подумав минут 15, поздороваться выходит Вася — ему 48 лет, а работает на полигоне он почти полжизни.
— Ну, я с детского дома. Окончил школу-интернат для умственно отсталых, — говорит Вася. — После школы познакомился с людьми, услышал, что здесь можно подзаработать, и пришел, когда еще свалка действовала. Раньше мы лучше зарабатывали, сейчас — мало. В основном черный металл собираем, они [начальники] его привозят. Он уже 13 рублей за килограмм стоит. Это мало.
Вася — «прихожанин». Как сироте ему выдали комнату на Лесном проспекте, поэтому жилье в городе у него есть, а на свалку он приезжает каждую неделю и работает здесь примерно по графику три через три: и летом, и зимой. «У меня просто кошка дома — на дольше уехать не получается», — объясняет он.
Постоянным жителям — двум мужчинам и женщине, по 60–70 лет — Вася привозит на такси заряженные аккумуляторы, еду и воду. На работу — на станцию очистных сооружений, куда иногда, по его словам, свозят металл, — он уходит к девяти утра. Выглядит деловитым, руки убирает за спину. По намокшей от моросящего дождя траве ходит в тапочках, будто земля — продолжение дома. Одет Вася в серые спортивные брюки и бадлон.
— Мы сами эти дома строили. Я помогал со многими домами, — проводит он экскурсию. — В ближайшем [к зеленой камуфляжной сетке доме] уже не живут: человек нашел женщину какую-то, они уехали в деревню. Куда им еще идти-то? Кстати, рыбы тут в канаве плавают. Но они вряд ли съедобные.
— Чужаки к вам часто заходят?
— Нет. Тех, кто приходит на свалку, мы сразу выгоняем. Сюда к нам вообще не суются, мы специально установили зеленую сетку, чтобы с дороги нас не было видно. Мы с охраной строящегося аэродрома договорились. Нам сказали: «Ну живите». Охранники к нам приходили, хотели у нас металл купить.
48-летний «прихожанин» Вася. Он работает на полигоне почти полжизни
«Бумага»
Денег со сдачи вторсырья с полигона Васе хватает, хоть этот заработок и нестабильный. К жизни здесь он привык. И сейчас он почти что за главного. Про тяжести командировок в таком месте Вася рассказывает спокойно.
— Бывало, люди тут умирали. Мужчина как-то откинулся прямо на дороге, он возвращался после магазина с продуктами, не дошел сюда. Его нашли прохожие. Евонная баба под колеса самосвала попала. Хорошо, что у нее родственники были, они приехали и забрали ее тело, — вспоминает он. — Я не знаю, о чем тут мечтают и чем живут люди. Душевных разговоров здесь у меня не было.
Вася отходит в сторону и хвастается недавно найденным подростковым самокатом. Затем показывает мангал — на нем летом жарят шашлыки.
— У нас тут ежики бегают, змеи ползают, лисы появляются. Грибочки собираем, — задумчиво перечисляет Вася. Возле очистных сооружений, по его словам, якобы можно встретить помидоры, тыквы, арбузы, кабачки. Это выкинутые кем-то семена проросли, а экскременты сработали как удобрение, считает мужчина.
Летом «тут кирдык пахло [из-за станции очистных сооружений]», жалуется Вася. Чтобы перебить запах, у котлована ставили специальные трубы, которые распрыскивали то ли одеколон, то ли шампунь. Сейчас, благо, запаха нет.
— О, бабка проснулась, — прерывает разговор мужчина, показывая на дым, идущий из трубы соседней хибары. Проговорив с нами минут 40, Вася уходит работать.
Валентина — пенсионерка лет 70 в очках с толстыми линзами и в халатике — на появление незнакомцев реагирует категорично. Чуть приоткрыв дверь, она осматривает нас с ног до головы и резко заявляет: «Я не знакомлюсь». Дверь она плотно закрывает и дальнейшие уговоры пообщаться игнорирует.
— Вали отсюда! — кричат из домика по соседству, крайнего в поселении. Расположение — как у будки сторожевого пса. Из дверей выходит мужчина. Повиснув, еле держась за две стороны проема, он смотрит исподлобья, а затем опускается на корточки, достает сигарету из пачки «Русский стиль» и закуривает.
Это тезка Болеро — тоже Евгений. Ему 65 лет. Он поседевший, с щетиной, с полузакрытыми глазами и опухшим носом. Одет в клетчатую рубашку. Он только очнулся после ночных посиделок: пил водку и закусывал жареной корюшкой, купленной в городе у метро.
Евгению 65 лет. Он поселился на полигоне после того, как вышел из колонии
«Бумага»
— Работаете тут?
— Работал, — опустив голову, бормочет он.
— А на что существуете?
— Металл.
— Часто в город выбираетесь?
— Я на пенсии, девушка. Пенсия помогает — девять [тысяч] рублей.
Пока Евгений сидит в дверном проеме, за его спиной можно рассмотреть жилище, скорее коробку, площадью метров пять. Внутри кучей валяются отсыревшие книги и разные предметы быта, сбоку стоит небольшая кровать.
— Интересный у вас дом.
— Какой дом? Это сарай! — оживляется Евгений.
— Все лучше, чем под дождем спать. Не промокает дом?
— Нет. Сам строил. Давно.
В молодости Евгений учился на автослесаря, получил права, отслужил в армии, после дембеля устроился грузчиком. На полигон пришел около 40 лет назад. Типичная история — знакомый позвал подзаработать. Какое-то время мужчина катался на полигон, а в городе жил по прописке в квартире, доставшейся от родителей. Затем попал в колонию за убийство собутыльника. В тюрьме набил татуировки, которые он с удовольствием показывает: колокол с куполами на плече и «Не забуду мать родную» на предплечье.
— По пьяни дело было. Повздорили, зарезали. Отсюда [с полигона] я в тюрьму и полетел, — говорит он. — Отдыхать пошел. Затем потерял жилплощадь, здесь остался жить.
— Почему потеряли?
— При совдепе жилплощадь теряют только так. Тебя выписали — и все, не имеешь права.
Евгений с удовольствием показывает свои татуировки и книги
«Бумага»
«Бумага»
До колонии у Евгения была семья, дочка. Но с ней он не общается. Даже не знает, в курсе ли она о его существовании.
— Ну какой отец я? — обводит он руками свое жилище. — Лучше, если меня у нее не будет… Пусть дочь живет спокойно.
На работу в городе Евгений пытался устроиться, хотя бы сторожем. Но его, как он утверждает, никто не брал из-за судимости.
— Вам одиноко?
— Да нормально, — минуту подумав, отвечает он. — У меня здесь книжки есть, я их читаю. Мне их привозят, когда кто-то в город едет, я заказываю.
Из своего сарая он выносит стопку: боевики, триллеры, детективы. Среди них — «Тайга и зона» Александра Бушкова. Книги после прочтения Евгений, по его словам, сжигает в буржуйке — чтобы согреться.
— Да выселят нас однажды. Куда потом пойду — не знаю. Уже некуда, — пессимистично настроен Евгений. Мы беседуем утром, остаток дня он планирует отсыпаться. После разговора он веселеет и улыбается нам из-за двери на прощание.
Что известно про жителей полигонов в других городах и странах?
— Мне с другими людьми здесь язык не найти. Мне нужно свободы, свободы. Я всю жизнь на свободе жил, а сейчас… — жалуется 72-летний Василий. Он живет в приюте «Ночлежки»
уже несколько месяцев.
Жилистый, невысокий мужчина с немного взъерошенными седыми волосами и бородкой бездомным себя не считает и к своим соседям по комнате относится критически, называя их «бездельниками». В благотворительную организацию он обратился в 2022 году, чтобы ему оформили документы — паспорт (он не менял его со времен СССР) и инвалидность. Прежде чем переехать в приют, он два года думал — не хотел бросать свое хозяйство и двух кошек.
Больше 30 лет Василий жил в самодельном домике на крупном мусорном полигоне под Петербургом — там уже десятки лет существуют коммуны из людей, которые зарабатывают на отходах (мы не указываем название свалки по просьбе ее жителей).
Поселение в лесу возле мусорного полигона под Петербургом
«Бумага»
«Полигонная» кличка Василия — Беспалый. Пальцев на руках у него нет с 2000-х.
— Отморозил по молодости и по глупости. Зима была, февраль морозный. Начальник свалки мне скорую вызвал, пальцы перебинтовали, но полиса-то нет. Они [медперсонал] поняли, что с меня ничего не возьмешь, и отправили назад. Я так с перебинтованными пальцами и проходил, пока они не отвалились у меня с хрустом, как сухарики. Укол мне сделали, чтобы гангрена дальше не пошла, — и все.
Василий родился в 1953 году в Брянской области — «то ли в тюрьме, то ли в деревне». Малышом попал в детский дом. Отца не знал. Когда мальчику исполнилось пять лет, мать, окончившая только два класса, и дядя, прошедший войну офицер, забрали его из детдома и увезли в Ленинград. В городе мать Василия устроилась на стройку, а сын пошел учиться в школу-интернат № 23 «с туберкулезным уклоном». Склонность к легочным заболеваниям у Василия заподозрили из-за плохих условий жизни: «Мы в детстве с мамой в подвале жили, пока нам не выдали свою квартиру».
С 16 лет Василий работал на обувной фабрике «Скороход». Затем получил два года за драку на Лиговском проспекте, отслужил в строительных войсках, окончил курсы шоферов и занялся грузовыми перевозками. О мусорном полигоне узнал в 1970-е: в то время он на грузовых машинах вывозил бытовые отходы на пригородную свалку и заодно общался с ее сотрудниками.
В 1980-х Василия с матерью выселили из квартиры, когда дом закрыли на ремонт.
— С тех пор все беды и начались, — считает Василий. — Я не понимал, куда меня переселяют. Я спрашивал у мамы: «Почему так?» А она малограмотная, сама ничего не понимает. Мы ходили по инстанциям, подписывали что-то, но ничего не понимали.
Василий в «Ночлежке» — там он живет последние месяцы
«Бумага»
Василию предоставили комнату в коммунальной квартире. Переехав, он женился, но «счастливой жизни не было, постоянно скандалили». Однажды Василий поругался с соседом из-за того, что тот, по его словам, «начал писать в раковину, к жене приставать».
— Я тогда с другом подвыпивший пришел, замечание соседу сделал. И мы вдвоем с другом напали якобы на него. Подрались. Мне около пяти лет дали, — говорит он.
После тюрьмы он вернулся к жене, но та, по его словам, не пустила домой, а в их с женой общей комнате жил незнакомый Василию мужчина. Мать принять его тоже отказалась — она сама жила в другой густонаселенной коммуналке. «Юридически со всем разбираться надо было. А кто будет разбираться? Я? Я не умею. Мне никто не помог: ни опер, ни судья, ни участковый, ни люди, с которыми мы жили».
Василий оставил комнату бывшей жене, а сам получил место железобетонщика-строителя на Сестрорецком оружейном заводе, где его на два года поселили в бытовку. Вскоре распался СССР — завод закрыли. Примерно в то же время умерла мама Василия.
— Я остался один. Помощи было ждать неоткуда, — вздыхает мужчина. — С жильем напряженка, я скитался по подвалам. В стране бардак и спекуляции. Горбачев. Ельцин. Тогда я вспомнил про свалку и решил поехать туда к знакомым-шоферам, трактористам, чтобы поработать. Какое-то время я туда катался из города. В 1992-м я остался на полигоне и построил себе дом. Ну а что, я был как «самозанято́й». В «перестройке» я ничего не понимал. Думал, на полигоне хоть пригожусь.
Полигон, где долгие годы жил Василий, появился под Петербургом стихийно примерно в 1970-е годы. К концу существования Советского Союза свалка разрослась. Туда свозили бытовой и производственный мусор с половины города — тогда же начали приходить первые жители.
— Люди там начали появляться по одному, — вспоминает Василий. — После Афгана [в конце 1980-х и в начале 1990-х годов] народ начал приходить, бывшие военные селились в палатах. Иногда с женщинами и детьми.
За «афганцами» потянулись люди, которые по разным причинам потеряли свое жилье, и те, чьи колхозы и предприятия закрылись. «Приезжали со всей России: кто с Байкала, кто с Амура», — рассказывает Василий. С 2000-х на полигоне обитали молодые ребята из неблагополучных семей, которых приводили по знакомству старожилы. Постепенно в лесах начали образовываться небольшие скопления домиков.
На полигон люди шли в первую очередь за заработком. В 2010-е, например, на свалку привозили по 900 мусоровозов в сутки, объясняет основатель «Переработкинской» Александр Широбоков, который работал на этой свалке. Среди отходов можно было найти черные и цветные металлы — их чаще всего собирали живущие в округе люди.
Народ, по словам Василия Беспалого, собирался в артели — группки из нескольких человек. Когда на свалку приезжали мусоровозы, у членов артели было время до подъезда трактора, который выравнивал новую кучу отходов. В этот небольшой промежуток люди пытались выхватить из кучи вторсырье: от картона, банок, бутылок до сантехники, металлолома и проводов, которые потом обжигали для извлечения меди. Главный в этой группке — бригадир — относил находки в пункты сдачи, а затем делил между всеми заработанные деньги.
— Это все, конечно, небезопасно. Еще до того, как я туда устроился, людям так дробили гусеницами трактора руки и ноги, — отмечает Широбоков.
Находки жителя мусорного полигона
«Бумага»
Кроме вторсырья, жители свалки собирали вещи, которые можно продать или обменять — например, на Удельном рынке. В кучах отходов находили выброшенный антиквариат, предметы искусства, телефоны с разбитым экраном.
— Все это собиралось, чинилось, продавалось. Жители полигона потрошили карманы сумок, одежды, вспарывали подушки и диваны, потому что люди по забывчивости выбрасывают деньги и драгоценности, — объясняет бывший сотрудник полигона.
Питались жители раньше тоже благодаря свалке, в магазины ходили редко. На полигон из супермаркетов и кафе тоннами свозили продукты, у которых истек срок реализации (он меньше срока годности продуктов, но продавать еду по истечении срока реализации нельзя).
— Приезжали продукты в упаковках, абсолютно нормальные. Люди мешками набирали колбасы, — вспоминает Широбоков. — Я запомнил картину, как КамАЗ привез целый кузов тортов. Один человек поскользнулся, упал и лежал в этой сладкой массе, поедая кусок.
— Водку, коньяк, пиво, колбасы на закуску привозили — все было. Куры ящиками. Не знали, куда девать. У меня еще кошечки и собачки были, я корм им набирал, а вечером выходил гулять с ними гурьбой, — добавляет Василий.
На полигоне можно было найти все. Доски, кафель, ковры, мебель, раковины, трубы — из подручных средств люди строили себе хибары. У рукастых получались полноценные деревенские избы и даже бани, у других — примитивные лачуги, собранные из досок, дверей и линолеума. Последние, правда, быстро отсыревали, и приходилось возводить новые.
Для обогрева жители делали импровизированные буржуйки: брали железные бочки, к которым приделывали трубу. Вместо электричества использовали фонарики и маленький генератор, который заряжали с помощью привезенных из города аккумуляторов.
Пустующая хибара жителя полигона
«Бумага»
— Полигон — это своеобразный рог изобилия. Было такое понятие, как «заказать что-то» [у сотрудников полигона]: запчасти, продукты, вещи. Можно было полгода ждать, но конкретную вещь тебе найдут. Этим пользовались не только жители полигона, но и его работники. Люди приезжали на своих машинах и газелях, набирали, например, брак от магазинов — «Леруа Мерлен» и «Икеи» — и строили себе шикарные дачи, для которых не было куплено ни одного гвоздя. Я знал таких людей, — говорит работавший в 2010-е на свалке Широбоков.
Впрочем, порой в кучах мусора, по словам Василия и Александра, находили оружие и даже части тел — как правило, до этого выброшенные в мусорные баки.
— С этим было связано неприятное правило: если ты что-то увидел, то ты ничего не видел. Я, благо, ничего не находил, но слышал, как тела обнаруживали сотрудники полигона и жители. По их словам, тело просто закапывали мусором, — вспоминает Александр Широбоков.
— И детей в мусоре находили. Когда я сам возил мусор, бывало, берешь бак у больницы — а там новорожденный ребенок. Выкидывали [мертвых] в пищевых пакетах, — подтверждает Василий.
В конце 2010-х работу полигона из-за жалоб горожан на смрадный запах постепенно начали сворачивать. Сейчас «нет и одного процента былого величия»: свалка засыпана и находится на рекультивации, но там продолжают жить и зарабатывать люди.
Пока жители прилегающих к свалке жилых районов жаловались на удушливый запах, пока мусорный полигон окружали чайки и пока в ближайшие реки и болота стекал черный, едкий фильтрат, бездомные люди все больше селились на самом полигоне. Расцвет коммун пришелся на девяностые и нулевые. По периметру огромного полигона появилось две деревни: на западе со старожилами и на юге с новичками. Там проживали десятки людей, вспоминает Василий. Иногда люди сменялись: уходили одни, приходили другие.
Люди у полигона разделились на две категории — «бомжи» («Бумага» использует термин, принятый среди живущих на свалке людей, но напоминает, что это оскорбительная лексика, которая стигматизирует уязвимые группы людей) и «прихожане». Первые, как Василий, живут у свалки постоянно, вторые — приезжают туда как бы в командировку и остаются поработать на определенный срок. У «прихожанина» может быть или свой построенный домик, или договоренность с кем-нибудь о хранении вещей и ночлеге.
С 1980-х в глубине леса жил Олег по кличке Богохульник, которого затем «то ли убили, то ли что-то с ним случилось». Он был, по воспоминаниям Беспалого, трезвенником и строил «шалаши» для девушек и парней, чтобы молодежь зимой не мерзла на улице. Хотя холодно, конечно, было всем, но многие привыкали, считает Василий. Зато летом народ купался в озере неподалеку.
С расширением поселений — еще в 1990-е — начались драки и скандалы, говорит Василий: «Каждый день были пьянки. Молодежь жила сама по себе. Там девчонки и мальчишки, там семьи создавали, детей рожали. Бывало, мертворожденных оставляли в лесу…»
Василий на полигоне
«Бумага»
Во время пьянок люди несколько раз сгорали заживо в своих домиках, вспоминают обитатели полигона. Пожарным машинам в лес было не проехать, да и не всегда замечали возгорания. Из-за «свалочного газа» и метана регулярно горела и сама свалка, распространяя по округе резкий запах и вредные вещества.
Хоронили погибших — из-за несчастных случаев, обморожений, отравлений — там же, на полигоне. В 2010-х, говорит работавший на свалке Александр Широбоков, сотрудник полигона при нем насчитал 34 могилы. Сейчас их не найти. Полигон разрастался, тела оказались погребены под десятиметровыми слоями мусора.
— Для похорон там никто не изготавливал гробы. Тело заворачивали в ковер или линолеум и закапывали. Человек, который после погребения отправлялся в город, ставил свечку в храме. Люди у полигона жили, как правило, воцерковленные. Над могилой ставилась табличка — за год или два она падала, — вспоминает Александр.
Однажды Василию пришлось нести умершую от отравления алкоголем женщину через лес до трассы, чтобы передать тело милиции.
— Девчонка спирту выпила и умерла. Мы сидели втроем: она, ее мужик и я. Мы тогда выпивали часто, — тяжело вздыхая, рассказывает Василий. — Девушке Олег Богохульник хороший дом на свалке построил, со срубом. Там у нее родился ребенок, мальчик. Кто папа — неясно. Все поразбегались. Когда мать умерла, человек, который с нами пил и отцом считался, пропал. Я пошел в милицию, они записали ребенка Михаилом и увезли на скорой в дом малютки. Парень уже взрослый должен быть…
Сам Василий, как он утверждает, давно не пьет: «Иначе бы скончался уже». Меньше пить он стал после того, как на шоссе у свалки его сбила машина, когда он пьяным шел в магазин за добавкой.
— Меня забрали в больницу, в реанимации продержали три дня. Я весь загипсованный был. С тех пор я стал забывать какие-то вещи. Иногда бывали визуальные и слуховые искажения, — говорит Беспалый.
На свалке можно было найти все
«Бумага»
Начальство полигона о разросшемся вокруг поселении знало, с некоторых «прихожан» могло брать деньги за разрешение работать, но в быт обычно не вмешивалось. Тем более формально люди жили в лесу — не на территории полигона. Со временем, к 2010-м, появилось лишь одно условие: новых людей не приводить. «Зачем базар разводить?» — такая была логика.
— Мы близко общались с начальством полигона, чтобы не в обиде быть. Грибочков наберешь, принесешь, чтобы подмазаться. Да и директора менялись как перчатки. Три года — самое большое, сколько держались, — объясняет Василий.
Некоторые жители умирали прямо на полигоне, другие — уходили после нескольких облав силовиков. Работы становилось все меньше, в конце 2010-х на свалку, по словам ее обитателей, свозили мигрантов, которые жили в бытовках и сортировали мусор. Южное поселение разогнали строители — на его месте сейчас проходит трасса. Люди оттуда переехали, но поселились неподалеку — на юго-восточной части полигона.
Сейчас в западной части полигона осталось всего три домика. Они спрятаны в узкой лесополосе между трассой и подножием горки, из которой идет тонкая струя дыма — это продолжает тлеть мусор, погребенный под слоем грунта и песка.
— Это свалка горит. И мы этим дышим, — жалуется работник ближайшей заправки, указывая на горку. Ее вершина уже поросла травой, но если подняться наверх, почувствуешь запах метана из-под земли — так пахнут разложения отходов — и увидишь небольшие белые проплешины среди песка — это оставшиеся скопления производственного мусора: проводов, пластмассы, железа.
Остатки свалки
«Бумага»
Пробраться к поселению старожилов свалки можно только малоизвестными тропами. Вокруг — болото. Единственный проход — мостик через неглубокий ручей, протекающий вдоль трассы. От его запаха чешутся глаза. Приходится задерживать дыхание. Вода — коричневая, медного оттенка. Такой цвет появился то ли из-за текущего со свалки фильтрата (он образуется при гниении мусора), то ли из-за сбросов станции очистных сооружений неподалеку.
На входе в лес валяются спиленные деревья, упаковки из-под снеков, старые фотоаппараты, лопаты, виднеются чьи-то свежие следы. Первый домик на пути — дощатый, с зеркальцем на фасаде. Но там, по словам Василия, постоянно уже никто не живет.
Некоторые домики в поселении пустуют
«Бумага»
Ручей у свалки
«Бумага»
Дальше по тропинке, в нескольких десятках метров, встречается домик с двускатной симметричной крышей и аккуратными окошками. Вся поляна перед ним завалена разнообразным мусором. После стука в окно на порог, отодвигая повешенный в дверной арке черно-красный узорчатый плед, выходит Евгений — худощавый и темноволосый 63-летний мужчина с фонариком на лбу. Местные дали ему кличку Болеро (ходили слухи, что он занимался балетом, но сам Евгений это отрицает — упоминает только хореографию в детстве).
— Здесь [на месте полигона] обещают построить мусороперерабатывающий завод — надо к этому времени все здесь перебрать: пластик, металл, — закуривая папиросу и указывая на мусор перед домом, возмущается Евгений. — Раньше мы все сами стаскивали здесь. А сейчас начальство привезло и сказало: «Давайте это все ликвидируйте». За лето, если повезет, успею.
Евгений, или Болеро, — единственный постоянный сосед Василия Беспалого
«Бумага»
Евгений, или Болеро, — единственный постоянный сосед, который остался у Василия Беспалого. Свой дом Евгений возвел около 15 лет назад, рядом построил баню (сейчас ее уже нет) и сарай.
— Из подручных средств строили?
— А из чего? Из подножных точнее будет, — саркастично отвечает Болеро.
Евгений стоит, по-хозяйски уперев руки в боки. Про полигон он узнал, когда переехал в Петербург и поселился в районе неподалеку. Сам он родом из Свердловской области, где отучился на радиотехнолога. На родине, по его словам, работал экономистом на заводе, который закрыли. На Урале у него осталась дочка — с ней они поддерживают связь.
— Думал, в Петербурге работы побольше будет. Но в итоге я узнал об этом полигоне, о том, что заработать здесь можно. Тогда радиодетали с содержанием драгметаллов были очень дорогими, а здесь их было много. Так как я в этом разбираюсь, я сюда стал пешком ходить. Оказалось, это дело выгодное. Так и работаю здесь с 2002–2003 годов, — рассказывает мужчина.
— И сколько сейчас можно заработать?
— На жизнь хватает, — увиливает от прямого ответа Болеро. — Можно было хорошо заработать на цветмете до последнего месяца. Сейчас Трамп дебоширить начал, цены упали. Курс на цветмет каждый день меняется, потому что зависит от евро и доллара — кто куда отправляет.
Формально полигон на рекультивации больше пяти лет. Фактически, как узнала «Бумага», долгие годы на свалку продолжали свозить мусор, но в меньших масштабах — Евгений разбирает именно его. Себя мужчина называет самозанятым, но при этом говорит, что «нигде не оформлялся и вообще старается не отсвечивать». Паспорта у него нет, последний его документ был еще советским, но давно истек.
— Может, я и останусь без заработка потом, когда завод откроют. Но это потом. Да и что сейчас можно планировать? Каждый день все меняется, так что я лучше тут посижу и поработаю, пока война не кончится. Мне только 63 года, я еще маленький, меня прибрать могут. До 65 на войну берут (с июня 2023 года предельный срок пребывания на службе во время мобилизации для военнослужащих увеличили до 65 лет, для высших офицеров и генералов — до 70 лет, — прим. «Бумаги»). А у меня военно-учетная специальность востребованная, так что мне еще два года сидеть и не отсвечивать. А тут военкомы не ходят, знаете ли.
Вся поляна перед домиком Евгения завалена мусором
«Бумага»
Бросая бычок от папиросы прямо под ноги, мужчина говорит, что он вообще-то из «города бесов», и возмущен тем, что власти ликвидировали фонд бывшего мэра Екатеринбурга Евгения Ройзмана. За земляком и другими оппозиционными политиками и публицистами Болеро следит в соцсетях — в свободное время смотрит ютьюб.
— Я в этой стране давно живу и ничего уже от нее не жду, не надеюсь, — рассуждает он. — И не надо [на войну] ходить, силой же не гонят. Патриотов я не встречал, за деньгами сами идут. Один «прихожанин» тут — Серега, белорус, — все околачивался, здоровый такой. Он говорил: «Вот пойду, пойду. В окопах посижу». Я отвечал: «Иди посиди, да тебя загонят [на передовую] первого». Но его не взяли.
Мужчина вспоминает, как раньше на свалку привозили водку, пиво и колбасы «здоровенными фурами» — «вот лафа-то была!» Сейчас продукты на полигон не возят, и Евгений ходит за едой и водой в магазин: «По 19 литров баклахи ношу на плече».
Домик Василия Беспалого — третий и последний. Он похож на крепость: стоит на острове посреди грязного ручейка (но в этом месте он почему-то не пахнет — то ли уже привыкаешь к запаху, то ли источник воды здесь другой). У входа на Васильев остров — старая коляска. За импровизированным забором — в виде плотной, водонепроницаемой ткани, свисающей с прикрепленных к деревьям проводов, — крыльцо с зеркалом. Сам домик обставлен досками — открыть вход в него и остаться незамеченным не получится. «Это мой новый дом, я не стал его делать очень хорошим», — оправдывается мужчина. За хибарой — резиновая перчатка на штыке (будто опознавательный знак), собранные в кучу и засыпанные листьями кастрюли, ведра, коробки.
— Я собирал металл летом на тележке с колесами, а зимой — на большое пластмассовое корыто. И в горку на свалку. Назад — с горки. Иногда Болеро помогал, — добавляет Беспалый.
Женя Болеро и Вася Беспалый не видели жителей второго поселения больше двух лет. Это скопление домиков тоже спряталось в лесополосе, но на юго-востоке: между стройкой аэропорта и свалкой. По прямой, через полигон, от первого поселения ко второму идти полтора километра, в обход, по трассе и затем по полю, — не меньше трех.
Домики скрыты от посторонних глаз зеленой сеткой, на входе в поселение стоят два офисных стула, разбросаны десятки старых, уже прогнивших ботинок, туфель, балеток, кроссовок. Пять хибарок стоят вплотную друг к другу, их соединяет небольшая дорожка. По сторонам — туалет и устройство за ширмой, похожее на душ. Чуть дальше — покрытая пеплом полянка, здесь обжигают медь. В заборе, отделяющем лес от полигона, есть дырка. Возле домиков гуляют собаки, но они на удивление спокойные — даже не лают из-за появления чужаков. Поодаль сидят несколько кошек.
Второе скопление домиков тоже находится в лесополосе, но на юго-востоке свалки
«Бумага»
На полигоне живут собаки, но при виде чужаков они не лают
«Бумага»
«Бумага»
Сами жители — здесь их четверо — стуки в дверь сперва игнорируют. Подумав минут 15, поздороваться выходит Вася — ему 48 лет, а работает на полигоне он почти полжизни.
— Ну, я с детского дома. Окончил школу-интернат для умственно отсталых, — говорит Вася. — После школы познакомился с людьми, услышал, что здесь можно подзаработать, и пришел, когда еще свалка действовала. Раньше мы лучше зарабатывали, сейчас — мало. В основном черный металл собираем, они [начальники] его привозят. Он уже 13 рублей за килограмм стоит. Это мало.
Вася — «прихожанин». Как сироте ему выдали комнату на Лесном проспекте, поэтому жилье в городе у него есть, а на свалку он приезжает каждую неделю и работает здесь примерно по графику три через три: и летом, и зимой. «У меня просто кошка дома — на дольше уехать не получается», — объясняет он.
Постоянным жителям — двум мужчинам и женщине, по 60–70 лет — Вася привозит на такси заряженные аккумуляторы, еду и воду. На работу — на станцию очистных сооружений, куда иногда, по его словам, свозят металл, — он уходит к девяти утра. Выглядит деловитым, руки убирает за спину. По намокшей от моросящего дождя траве ходит в тапочках, будто земля — продолжение дома. Одет Вася в серые спортивные брюки и бадлон.
— Мы сами эти дома строили. Я помогал со многими домами, — проводит он экскурсию. — В ближайшем [к зеленой камуфляжной сетке доме] уже не живут: человек нашел женщину какую-то, они уехали в деревню. Куда им еще идти-то? Кстати, рыбы тут в канаве плавают. Но они вряд ли съедобные.
— Чужаки к вам часто заходят?
— Нет. Тех, кто приходит на свалку, мы сразу выгоняем. Сюда к нам вообще не суются, мы специально установили зеленую сетку, чтобы с дороги нас не было видно. Мы с охраной строящегося аэродрома договорились. Нам сказали: «Ну живите». Охранники к нам приходили, хотели у нас металл купить.
48-летний «прихожанин» Вася. Он работает на полигоне почти полжизни
«Бумага»
Денег со сдачи вторсырья с полигона Васе хватает, хоть этот заработок и нестабильный. К жизни здесь он привык. И сейчас он почти что за главного. Про тяжести командировок в таком месте Вася рассказывает спокойно.
— Бывало, люди тут умирали. Мужчина как-то откинулся прямо на дороге, он возвращался после магазина с продуктами, не дошел сюда. Его нашли прохожие. Евонная баба под колеса самосвала попала. Хорошо, что у нее родственники были, они приехали и забрали ее тело, — вспоминает он. — Я не знаю, о чем тут мечтают и чем живут люди. Душевных разговоров здесь у меня не было.
Вася отходит в сторону и хвастается недавно найденным подростковым самокатом. Затем показывает мангал — на нем летом жарят шашлыки.
— У нас тут ежики бегают, змеи ползают, лисы появляются. Грибочки собираем, — задумчиво перечисляет Вася. Возле очистных сооружений, по его словам, якобы можно встретить помидоры, тыквы, арбузы, кабачки. Это выкинутые кем-то семена проросли, а экскременты сработали как удобрение, считает мужчина.
Летом «тут кирдык пахло [из-за станции очистных сооружений]», жалуется Вася. Чтобы перебить запах, у котлована ставили специальные трубы, которые распрыскивали то ли одеколон, то ли шампунь. Сейчас, благо, запаха нет.
— О, бабка проснулась, — прерывает разговор мужчина, показывая на дым, идущий из трубы соседней хибары. Проговорив с нами минут 40, Вася уходит работать.
Валентина — пенсионерка лет 70 в очках с толстыми линзами и в халатике — на появление незнакомцев реагирует категорично. Чуть приоткрыв дверь, она осматривает нас с ног до головы и резко заявляет: «Я не знакомлюсь». Дверь она плотно закрывает и дальнейшие уговоры пообщаться игнорирует.
— Вали отсюда! — кричат из домика по соседству, крайнего в поселении. Расположение — как у будки сторожевого пса. Из дверей выходит мужчина. Повиснув, еле держась за две стороны проема, он смотрит исподлобья, а затем опускается на корточки, достает сигарету из пачки «Русский стиль» и закуривает.
Это тезка Болеро — тоже Евгений. Ему 65 лет. Он поседевший, с щетиной, с полузакрытыми глазами и опухшим носом. Одет в клетчатую рубашку. Он только очнулся после ночных посиделок: пил водку и закусывал жареной корюшкой, купленной в городе у метро.
Евгению 65 лет. Он поселился на полигоне после того, как вышел из колонии
«Бумага»
— Работаете тут?
— Работал, — опустив голову, бормочет он.
— А на что существуете?
— Металл.
— Часто в город выбираетесь?
— Я на пенсии, девушка. Пенсия помогает — девять [тысяч] рублей.
Пока Евгений сидит в дверном проеме, за его спиной можно рассмотреть жилище, скорее коробку, площадью метров пять. Внутри кучей валяются отсыревшие книги и разные предметы быта, сбоку стоит небольшая кровать.
— Интересный у вас дом.
— Какой дом? Это сарай! — оживляется Евгений.
— Все лучше, чем под дождем спать. Не промокает дом?
— Нет. Сам строил. Давно.
В молодости Евгений учился на автослесаря, получил права, отслужил в армии, после дембеля устроился грузчиком. На полигон пришел около 40 лет назад. Типичная история — знакомый позвал подзаработать. Какое-то время мужчина катался на полигон, а в городе жил по прописке в квартире, доставшейся от родителей. Затем попал в колонию за убийство собутыльника. В тюрьме набил татуировки, которые он с удовольствием показывает: колокол с куполами на плече и «Не забуду мать родную» на предплечье.
— По пьяни дело было. Повздорили, зарезали. Отсюда [с полигона] я в тюрьму и полетел, — говорит он. — Отдыхать пошел. Затем потерял жилплощадь, здесь остался жить.
— Почему потеряли?
— При совдепе жилплощадь теряют только так. Тебя выписали — и все, не имеешь права.
Евгений с удовольствием показывает свои татуировки и книги
«Бумага»
«Бумага»
До колонии у Евгения была семья, дочка. Но с ней он не общается. Даже не знает, в курсе ли она о его существовании.
— Ну какой отец я? — обводит он руками свое жилище. — Лучше, если меня у нее не будет… Пусть дочь живет спокойно.
На работу в городе Евгений пытался устроиться, хотя бы сторожем. Но его, как он утверждает, никто не брал из-за судимости.
— Вам одиноко?
— Да нормально, — минуту подумав, отвечает он. — У меня здесь книжки есть, я их читаю. Мне их привозят, когда кто-то в город едет, я заказываю.
Из своего сарая он выносит стопку: боевики, триллеры, детективы. Среди них — «Тайга и зона» Александра Бушкова. Книги после прочтения Евгений, по его словам, сжигает в буржуйке — чтобы согреться.
— Да выселят нас однажды. Куда потом пойду — не знаю. Уже некуда, — пессимистично настроен Евгений. Мы беседуем утром, остаток дня он планирует отсыпаться. После разговора он веселеет и улыбается нам из-за двери на прощание.
Что известно про жителей полигонов в других городах и странах?
Такие домики раньше были на многих полигонах под Петербургом. Основатель «Переработкинской»
Александр Широбоков находил стоянки людей в середине 2010-х на полигоне в Тосненском районе Ленобласти, жителей оттуда незадолго до его прихода выдворяли охранники.
— В лесу были домики, которые уже поросли травой. То есть жители ушли оттуда примерно сезон назад, — вспоминает Широбоков.
Известно, что бездомные люди обитали на свалках в Челябинске, в подмосковной Балашихе, в Саратове и в Минске. Многие, как и жители полигона под Петербургом, пришли туда примерно в 1990-х: из-за безработицы, алкогольной и наркотической зависимостей или после череды несчастий в жизни.
по материалам meduza
Comments
There are no comments yet
More news
